Я поблагодарил Люси, и она, посмеиваясь и гримасничая, вернулась к Футсу. Он показал ей картинку с кошкой и спросил, что это такое. "Кошка",- ответила Люси. Некоторое время Люси продолжала разглядывать картинку, но, как только я взялся за ручку, ей очень захотелось увидеть, что я делаю, она кинулась ко мне и снова забралась на колени. Когда я попытался записать все это, она выхватила ручку и принялась ею яростно что-то царапать. Роджер заметил, что при этом она действовала правой рукой (я левша, следовательно, мне она подражать не могла), но ручку держала, как и я, кончиками пальцев. Левой же рукой, добавил Роджер, Люси берет предметы всегда кистью. Психолог Джером Брунер наблюдал, как у детей доминирующая рука тем или иным способом приспосабливается к захвату предметов с помощью кончиков пальцев, а для второй руки отводится роль прочно удерживать предметы. Проводя аналогию между овладением орудиями труда и языком, Брунер писал, что доминирующая рука играет роль сказуемого по отношению к подчиненной руке - подлежащему.
Если говорить о склонности к рисованию, то здесь весьма существенно вспомнить, что у людей праворукость и леворукость связаны с так называемой латеральной доминантностью, то есть разделением функций между различными полушариями мозга. Необычайно сильное давление отбора, вызвавшее у человека появление языка, потребовало и развития определенных частей мозга; в результате его полушария развились неодинаково, причем функции, связанные с приспособлениями к новшествам (необходимым для овладения языком), приняло на себя в основном левое полушарие. Вполне возможно, что мозг шимпанзе также находится на одном из начальных этапов формирования такой асимметрии.
Люси с ожесточением вычерчивала круги. Она уже начала уставать, как вдруг заметила, что на моей белой рубашке вышито изображение аллигатора. Люси несколько раз показала на рисунок пальцем и вычертила в воздухе знак вопроса, по-видимому спрашивая у меня, что это такое. Я растерянно оглянулся на Роджера, и тот посоветовал сложить вместе ладони, как для молитвы, а затем раскрывать и снова соединять их, подражая щелкающим челюстям аллигатора. Следуя этому совету, я не без труда сообщил Люси, что изображенное существо- аллигатор. Шимпанзе не могут разгибать ладони в запястье с той легкостью, с какой это делает человек, поэтому, когда мы предложили Люси назвать изображение, она после нескольких неловких попыток сделала нужное "кусающее" движение с помощью одних только кончиков пальцев. Роджер требует от своих шимпанзе особой тщательности при подаче знаков; поэтому сначала он решил, что Люси просто "болтает" что попало, путая нужный знак со знаком "книга", когда необходимо раскрыть сложенные вместе ладони, словно раскрываешь книгу. Но коль скоро обезьяна продолжала настаивать на своем варианте жеста, Роджер признал, что она действительно старалась повторить требуемое "кусающее" движение. Этот случай показал, что Футс мог и упустить кое-что в сигнализации Люси. Кроме того, у меня возникло впечатление, что публикуемые научные отчеты создают крайне примитивное и формальное отражение истинной деятельности шимпанзе. В то время как люди продолжали разглядывать шимпанзе сквозь лупу экспериментальных данных, сами шимпанзе всерьез пользовались амсленом как средством коммуникации.
Это впечатление еще более усилилось на следующий день, когда я пришел понаблюдать за очередным занятием с обезьяной. На этот раз я был в другой, голубой рубашке, но и на ней также был аллигатор. Роджер спросил у Люси, кто я такой. Забравшись ко мне на колени и взволнованно указывая на зеленую вышивку, она вполне логично ответила, что я - аллигатор. "Ошибки" вроде этой не укладывались в схему и выводы каждодневных исследований. Но была ли это ошибка или же Люси усмотрела некую постоянную связь между моей персоной и картинкой, которой она воспользовалась, чтобы дать мне имя? Иными словами, не имел ли здеесь место истинный металингвистический процесс, повторяющий тот путь, которым шел человек, когда давал имена всему окружающему - в том числе и орудиям своего труда?
Во время бесед с Роджером Люси должна была следить за ним с неустанным вниманием, однако ее собственная жестикуляция не была напряженной. Она казалась совершенно естественной, словно для шимпанзе не было ничего проще, как общаться на амслене. Она, видимо, понимала и устную английскую речь. Становилось даже не по себе, когда, упомянув в разговоре с Роджером о зеркальце или о кукле, вдруг видишь, как она озирается и подбирает предмет, о котором шла речь. Роджер рассказал, что незадолго перед тем он потерял куклу Люси. Чтобы искупить свой промах, он заменил куклу другой, слегка отличавшейся, которую и принес Люси на следующий день. Обезьяна отнеслась к новой кукле с крайним подозрением. Через день после этой тайной подмены она подошла к своему ящику с игрушками и просигналила Роджеру: "вынь куклу". Ей хотелось посмотреть, откуда появилась незнакомая кукла. На протяжении всего этого занятия Люси пребывала в очень возбужденном состоянии. Стоило мне приняться за свои заметки, как она снова удрала от Роджера. Люси выхватила мой блокнот и ручку и принялась лихорадочно что-то царапать, как будто она сдавала решающий экзамен и у нее совсем не осталось времени. Помимо интереса, связанного с проблемой доминирующего полушария, мазня Люси была крайне любопытной еще в одном отношении. Она иллюстрирует нам, с каким удовольствием шимпанзе имитируют действия окружающих.
Критически настроенные лица предполагали, что любое предпочтение определенного порядка слов, которому следовали шимпанзе, было результатом простого подражания человеческим фразам и не содержало в себе какого бы то ни было понимания всей важности порядка слов. Многие склонны отнести любое проявление познавательных способностей человекообразных обезьян за счёт такого бессмысленного подражания; однако то тщание Люси, с которым она трудилась над расшифровкой моих записей (правда, небрежность этих рукописных набросков должна была бы вызвать сомнения в том, что они могут служить свидетельством высокоразвитых способностей их автора), хотя и не побудило бы меня нанять ее в качестве переписчицы или стенографистки, но заставило усомниться, будто Люси способна в точности имитировать наше поведение, не понимая его смысла. Кстати, Футс показал, что имитация - это наименее эффективный способ обучения. Мои подозрения вскоре были подтверждены.
Оставив блокнот с записями, Люси занялась шнурками моих туфель, пытаясь получше завязать их в узелки, и пришла в неописуемую ярость от бесконечно преследовавших ее неудач. Чтобы отвлечь ее внимание, Футс пригласил ее повозиться и поиграть. Одна из игр заключалась в следующем. Роджер брал солнцезащитные очки и делал вид, что проглатывает их, сидя перед Люси в профиль и пронося очки мимо открытого рта с той стороны лица, которую Люси не могла видеть. Люси, сочтя это занятие необычайно веселым и находясь в нескольких сантиметрах от Роджера, с неослабевающим интересом и возбуждением наблюдала за его несложными фокусами. Сразу же после окончания занятия Люси схватила очки и, прихватив с собой свое небьющееся зеркало, перемахнула через комнату на другую кушетку. Держа зеркало зажатым в ногах, Люси к своему величайшему удовольствию повторила трюк с очками, пронося их мимо рта со стороны лица, невидимой в зеркале,- в точности, как это делал Роджер. Затем она просигналила жестами: "гляди, глотаю". Проделав трюк трижды, Люси плюнула на зеркало, озадаченно взглянула на свое исказившееся отражение и вытерла слюну пальцем.
У Люси были и собственные любимые игры, в которые она играла с Роджером. Иногда она отбирала у него наручные часы или какой-нибудь другой предмет и не желала отдавать до тех пор, пока он не изобразит жестом правильное название предмета. Еще раньше Роджер заметил, что Уошо обладает своеобразным грубоватым чувством юмора. Однажды, прогуливаясь верхом на плечах у Роджера, Уошо помочилась на него, а затем изобразила знак "смешно". При этом она выглядела весьма довольной собой.
Когда Люси отбирает у Роджера часы и не отдает, пока он правильно не назовет их, или когда она берет зеркало и играет сама с собой, проделывая фокус с "проглатыванием" очков, она, конечно, подражает своим воспитателям. Но такое подражание не менее осмысленно, чем игры детей в одиночестве, когда они разговаривают со своими игрушками и называют их по именам. Подобно ребенку, Люси разговаривает сама собой, играет со "словами" и использует такие периоды самопогруженности для совершенствования в языке. Как бы то ни было, нам не следует принижать роль подражания - и у человека, и у человекообразных обезьян. Это эволюционно возникшее свойство позволяет обучаться новым типам поведения. Оно придает поведению необходимую гибкость.
Голландский психолог Адриаан Кортландт, посещавший и Футса, и Гарднеров и наблюдавший шимпанзе на воле, считает, что сами Гарднеры придают недостаточное значение играм такого типа. Ему представляется также, что самоограничения, накладываемые постановкой эксперимента, не позволяют людям, которые работают с "говорящими" шимпанзе, уяснить себе многое из происходящего. Однажды Кортландт застал Уошо за "чтением" иллюстрированного журнала. Обнаружив изображение тигра, она сделала знак "кошка", а увидев рекламу вермута, просигналила знак "пить". Кортландт назвал подобное поведение "размышлением вслух" и заметил, что в отсутствие специального поощрения Уошо предпочитает размышления вслух беседам с Гарднерами. В результате Кортландт пришел к выводу, что "человекообразные обезьяны думают больше, чем говорят".
Для стороннего наблюдателя упомянутое размышление вслух гораздо более убедительно, нежели подборка данных о глубине проникновения языка в жизнь обучаемых шимпанзе. Действительно, детеныши шимпанзе не просто угождают своим хозяевам, стремясь заработать вознаграждение или решить поставленную перед ними задачу, но и сами упражняются со своим новым приобретением - языком. Поведение такого типа вполне оправданно у ребенка, и было бы удивительно, если бы шимпанзе, способные овладеть языком, не использовали его такими побочными способами.
В этот второй день моих наблюдений за Люси я обнаружил также, что ее поведение опровергает представление о том, будто порядок слов в сигнализации шимпанзе определяется исключительно подражанием, а не ощущением структуры предложения. Роджер заметил, что Люси постоянно использует правильный порядок слов в таких трехсловных комбинациях, как, например, "Роджер щекотать Люси". Увидев, что Люси несколько раз предложила Роджеру пощекотать ее, я задумался над тем, что же произойдет, если Роджер скажет: "Люси щекотать Роджер", и спросил его, ставился ли такой опыт.
Он ответил отрицательно и, призадумавшись на минуту о возможных печальных последствиях такого эксперимента, повернулся к Люси и сказал: "Люси щекотать Роджер". Люси в это время сидела рядом с Роджером на кушетке. Мгновение она выглядела озадаченной, но потом быстро ответила: "Нет, Роджер щекотать Люси". Роджер повторил снова: "Нет, Люси щекотать Роджер". В этот момент по мимолетному блеску глаз Люси я увидел, что она все поняла. Она возбужденно вскочила на ноги и начала щекотать Роджера, а он крутился и вертелся, не очень убедительно пытаясь изобразить хохочущего шимпанзе. На протяжении нескольких минут Роджер и Люси обменивались взаимными любезностями, по очереди прося и щекоча друг друга. Весь этот эпизод был тут же отснят на видеоленту.
Подобное поведение шимпанзе допускает и другие объяснения, не предполагающие наличия у Люси зачаточного понимания синтаксиса. Прежде всего синтаксис амслена - не простая копия синтаксиса английского языка. Кроме этого, поскольку высказывания вроде "Люси щекотать Роджер" очень коротки, возможно, что Люси понимает их скорее в соответствии с некоторой семантической, чем синтаксической схемой. Не обращая внимание на то, что на месте подлежащего стоит "Люси", а не "Роджер", обезьяна могла попросту подметить, что Футе всегда использует этот порядок слов, когда речь идет об игре с щекотанием.
Но Футс обучил Люси говорить именно "Роджер щекотать Люси" и сам иной раз повторял эту фразу, когда собирался пощекотать свою ученицу. Таким образом, даже в том случае, если слова, связанные с игрой в щекотание, произносились Роджером, Люси привыкла ожидать, что после этих слов пощекочут именно ее. Нечто ведущее к игре в щекотание должно было заключаться в самих словах, а не в том, кто их говорит. Футс тотчас заметил, что Люси правильно интерпретирует различие между такими вариантами, как "Роджер щекотать Люси, я щекотать ты" и "ты щекотать я, Люси щекотать Роджер". До того случая, который я наблюдал и описал выше, Люси ни разу не слышала предложения "Люси щекотать Роджер", и, стало быть, она не могла просто связать этот набор слов с какой-либо подходящей ситуацией.
Роджер Футс изображает знак "Роджер", говоря: "Люси щекотать Роджер".
Люси, повторяя за ним: "Роджер...щекотать...
Люси", смущена, что ее имя не на том месте, где полагается быть тому, кого щекочут.
Роджер изображает знак "нет" и повторяет: "Люси щекотать - Роджер".
Внезапно все поняв, Люси бросается щекотать Роджера.
Все сказанное снова возвращает нас к синтаксическому объяснению этого происшествия: по всей вероятности, после некоторого замешательства Люси поняла общий смысл порядка слов в предложении. Хотя грамматика амслена и отличается от английской, в стенах института знаки амслена объединялись в комбинации в соответствии с правилами английской грамматики. Уошо, как и Люси, в конце концов, освоила нечто подобное грамматически правильному порядку слов; однако в процессе обучения она постепенно переходила от одних предпочитаемых комбинаций к другим, и это обстоятельство сильно затрудняет возможность количественных оценок. В начальном периоде Уошо помещала субъект действия перед объектом, а глагол - в самом конце предложения. По завершении обучения она использовала традиционный порядок слов: субъект действия - глагол - объект действия (подлежащее - сказуемое - дополнение).
Для Футса неудивительно, что Люси понимает смысл порядка слов. Жан Пиаже утверждал, что обучение животных языку состоит главным образом в выявлении знаний, которыми животные уже обладают. Способность шимпанзе к изготовлению орудий и их использованию показывает, что шимпанзе обладают "уже существующей способностью" целенаправленно, неслучайным образом организовывать последовательность своих движений. Почему же тогда последовательность движений рук должна вдруг становиться случайной только из-за того, что руки при этом имеют дело с символами предметов, а не с самими предметами? Более того, шимпанзе с рождения живут в группах со сложными и упорядоченными отношениями между их членами, и этот факт требует от шимпанзе понимания сложноорганизованной структуры. Таким образом, было бы странно, если бы столь высокоорганизованные существа, как шимпанзе, овладевая языком, использовали произвольные последовательности слов. Пожалуй, о порядке слов сказано уже достаточно, давайте вернемся к самим словам.
В магических и религиозных обрядах человека всегда можно усмотреть связь между словами, с одной стороны, и могуществом и властью - с другой. В магии знание имени таинственной силы дает человеку способность взывать к ней; ритуалы белой магии совершаются в сопровождении словесных заклинаний, призывающих или изгоняющих всевозможные естественные и сверхъестественные силы. Сходным образом у древних евреев имя божье хранилось в тайне ото всех, кроме высших священнослужителей. Бог мог упоминаться только опосредованно, будучи безымянным, он стоял вне сферы человеческой деятельности и власти. В мифологии персонажи, не имеющие имен, были беспомощны, а те, чье имя не могло быть названо, таили в себе угрозу. Человек способен управлять лишь тем, чему он может дать имя; это в предельно сжатой форме отражает интуитивное понимание человеком взаимосвязи между языком и мышлением. Сказанное относится в равной мере, как к человеку, так и к шимпанзе.
обратная связь
карта сайта